вилка, моя не есть суп

[lazy-dude]

Мы с Дашей продолжаем нашу акцию в поддержку неразвитых пейрингов, так что снова Брат Петрос/Алессандро -___
я знаю, это ужасно, но шапочку надо бы все-таки оформить:
Автор: Азм есьм
Фандом: Торибла
Рейтинг: PG-13 (ну то, теперь твоя душенька довольна?!)
Жанр: Чтобы был рейтинг, пришлось подбавить ангсту. Что поделать, надо чем-то жертвовать.
Предупреждения: Папа Римский = DRAMA QUEEN. И получилось довольно сухо, потому что такие вещи не пишутся в моём любимом ленивом формате экстремального мини. ДА ЧТО Я ГОВОРЮ ЭТО ВООБЩЕ САМАЯ НЕВМЕНЯЕМАЯ ШНЯГА КОТОРУЮ Я КОГДА-ЛИБО ПИСАЛА ГОРЕТЬ МНЕ В САХАРНОМ АДУ

серьёзно, ребят, лучше не рискуйте

Петр ловит его на любимой лавке в саду, и Папа думает, что если он в самом деле желал укрыться от Рыцаря Разрушения, то мог бы придумать место и получше. "Я просто хотел быть найденным", осознает Папа и от этой мысли чувствует себя неловко, словно упрямящийся трудный подросток, кем он и является, пусть даже в этой галактике не существует места где Петр бы его не нашел.
- Вы очень напугали меня, Ваше Святейшество, - сердито рапортует инквизитор, - Я ведь не раз просил вас не выходить на улицу после отбоя.
- Прости меня, Петр, - тут же сдается Папа, - Я больше не стану.
У него плохо получается быть трудным подростком.
Возвращаются они в тишине. Алессандро приходится поднять пристыженный взгляд от земли и догонять размашистый шаг своего рыцаря, иначе его взвалят на плечо и позорно депортируют в таком виде, как в прошлый раз, за то что он медлил. Он спотыкается, поминутно тяжко вздыхает и протягивает руку, чтобы ухватиться за рукав инквизиторской формы, но не решается - пальцы хватают воздух. Он снова вздыхает и чувствует на себе тяжелый взгляд.
- Ваше Святейшество, - Петр наклоняется к нему, кладя ладони на плечи. Его глаза предельно серьёзны, даже серьёзнее чем обычно, но Алессандро видит, что он больше не сердится, и чувствует облегчение, - Что Вас беспокоит? Вы можете рассказать мне.
Папа не сомневается, что может, но сомневается, что станет. Это, пожалуй, единственная вещь, которую он не готов рассказать Петру.
Он качает головой.
- Если кто-то обидел Вас, - продолжает инквизитор, но Папа снова качает головой, прерывая его.
- Все в порядке, правда, - он улыбается бледно, как самый отвратительный врун на этом свете, и ненавидит себя за это. За то, что вызывает жалость у людей, когда сам желает этого в последнюю очередь.
Петр поджимает губы, что значит он снова сердит или обижен. От недавнего облегчения не остается и следа.
- Если что-то случится - я рядом, - бросает Орсини через плечо, возобновляя шаг.
Алессандро хочет сказать "Я знаю" и очень хочет сказать "Не уходи".
***
Петр Орсини из тех людей, за которыми чувствуешь себя, как за каменной стеной. У него сильные руки, большие ладони, широкие плечи, неприлично высокий рост, низкий грудной голос, властный характер. Каждая его черта восхищает юного Папу, такого хрупкого и неуверенного в себе. И, преклоняя колени в молитве, он понимает, что в такого человека сложно было не влюбиться. Он не чувствует вины.
***
Быть Папой Римским вообще нелегко. Каждый раз как ты, кажется, уже смирился с любыми тяготами своего положения, оно подбрасывает тебе все новые сюрпризы.
Алессандро мучительно хочет поговорить с кем-нибудь. С кем-нибудь, кто не стал бы осуждать его, а просто облегчил ношу на душе. Конечно, никому и в голову не приходит, что может беспокоить юношу его возраста, на лице которого написаны все признаки несчастной влюбленности.
Катерина мягко обхватывает его щеки ладонями и заглядывает в глаза.
- Ты стал так мало есть, мой мальчик, - вздыхает она, словно пухлая тетушка в таверне, - И так побледнел...
- Все в порядке, - дежурно отвечает Папа, чувствуя как тонкие пальцы поглаживают его по темным кругам под глазами, - Я просто устал немного, сестра.
Сфорца внимательно заглядывает в моментально увлажнившиеся карие глаза и отпускает его.
- Идем.
Папа послушно следует за ней в кабинет и привычно опускается в кресло. Берет протянутую чашку чая, надкусывает печенье, пока Катерина ворошит документы и рассказывает что-то. Потом приходит Авель, или Профессор, или ещё кто-нибудь и они с Катериной уходят в соседнюю комнату, не желая обременять Его Святейшество секретными сведениями. Тогда он тянет ткань рукавов вниз, чтобы не разглядывать ставшие неестественно тонкими запястья, и отворачивается от полированной поверхности стола, чтобы не видеть своё узкое печальное лицо с россыпью посветлевших веснушек. Допив чай, он осторожно опускает чашку на блюдце и выбегает из комнаты, по пути запнувшись обо все возможные углы и перевернув пару антикварных столиков.
Краем уха он слышит, как Катерина за стеной на повышенных тонах вещает про долг и ответственность. Его собственный долг сейчас точно не в том, чтобы жалеть себя или проклинать природу, что создала его таким ничтожным. Папа принимает решение молчать.
***
Из-за колонны отлично видна залитая солнцем подъездная дорога и Рыцарь Разрушения, вместе с напарницей удаляющийся по ней. Алессандро осторожно выглядывает, боясь выдать себя, и тут же торопливо прячется обратно в тень, стараясь унять бешено колотящееся сердце.
Они с Петром не виделись уже больше трёх недель, и вот теперь он отправляется на границу с Альбионом. Возможно, не стоило так настойчиво избегать обидчивого инквизитора, отказывая ему в аудиенции раз за разом, но теперь уже поздно жалеть об этом; над дорогой клубится пыль, мешая разглядеть две тонкие фигурки вдали.
Папа не привык так надолго расставаться со своим рыцарем.
Он спускается в сад и бредёт до любимой беседки, нарочно шаркая ногами. Начало осени, но воздух теплый и Алессандро раздраженно поправляет воротник душной сутаны. Ему хочется одеться полегче, скорее из противоречия, чем от сильной нужды. В последнее время бунтарский дух в нем как никогда силен, и Папа думает "Что будет, если я сейчас разденусь и брошусь в фонтан?". Произойдет ли чудо? Он качает головой, отвечая сам себе. Никто не кинется вытаскивать его тотчас и не отчитает за легкомысленность - он просто посидит в ледяной воде, возможно даже простудится и получит предлог не выходить из своих покоев несколько дней. Все это глупо и ребячески, и человек, ради которого это затевается, десять минут назад покинул черту города.
В беседке Папа неожиданно встречает Эстер. Ждала ли она его намеренно или просто искала уединения в полюбившемся им обоим месте - неважно, Алессандро действительно рад встрече и впервые за последний месяц улыбается смущенно, но искренне. Он садится напротив и с удовольствием слушает её рассказы о боевых походах, о местах, что она увидела, об отце Найтроаде, конечно.
Эстер выглядит счастливой, она практически светится, и дело не в ослепительно-белой форме - папская сутана ослепительнее в десять раз, но он все равно выглядит лишь бледной тенью рядом с ней. Сестра активно жестикулирует, глаза у неё горят, и неуёмный энтузиазм захлестывает Папу, он открывает рот, чтобы сказать... но не говорит. Эстер удивленно смотрит на него, а он только мотает головой и просит её продолжать.
Он хочет сказать, но не сейчас и не ей.
***
Дни тянутся мучительно медленно и тяжело, как шлейф за кардиналом Ди Медичи. Папа спит - беспокойно и мало, ест - едва ли не реже, чем обычно, и каждую минуту думает - о себе, своих неразумных чувствах и о том, что намеревается сделать. Суета поглощает его с головой и однажды он обнаруживает себя сидящим на памятной лавке в саду, в лапах сгущающихся сумерек, разглядывающим неотступно приближающуюся высокую фигуру инквизитора.
Тяжелее всего от того, что он даже не надеется на ответ. В самых смелых мечтах Алессандро не решается представить, что его чувства взаимны. А когда всё же представляет, ему становится по-настоящему страшно. В альтернативной реальности, где Рыцарь Разрушения и Папа Римский любят друг друга, Рыцарь не является Рыцарем и Папа не является Папой. Они - два незнакомых Алессандро человека, сумевшие обрести счастье и уверенно глядящие в светлое будущее. Они отвратительны ему. Алессандро желает реальный мир, где одинокий мальчик сидит под яблоней на скамейке, ожидая мужчину в запыленной дорожной форме, где нет взаимности, нет счастья, и уж точно нет светлого будущего.
- Ваше Святейшество, - дежурно начинает Петр, - Вы снова напугали меня.
Папа думает, как сделает это. Может стоит поцеловать его? И тут же отметает эту идею, как невозможную. Кто бы мог подумать, что среди всех барьеров, разделяющих их с рыцарем, решающим окажется непомерная разница в росте.
- Вы обещали больше не убегать сюда так поздно, - напоминает Петр, как будто ничего не случилось и он только вчера отчитывал мальчишку под яблоней, как будто не вернулся только что после месяца отсутствия, не отряхнув даже пыли с сапог. Его лицо непроницаемо, губы строго поджаты, держится он немного отстранённо, но участливо. Сдержан, как всегда.
Алессандро встает и говорит.
Он не слышит, был ли ответ, впрочем, он уверен, что не было. Он только чувствует, как груз этих слов падает с его плеч, непосильная ноша и одновременно тянущий на дно булыжник, удавка на шее. Не торопясь поднять голову, он слушает свои чувства, копившиеся все это время и одной волной нахлынувшие сейчас. Тогда прорывает плотину.
Алессандро захлебывается рыданиями. Некрасиво всхлипывает и подвывает, кричит до хрипоты, размазывает слезы по щекам кулаками, мотает головой и шмыгает носом. Он пытается сказать, как все это несправедливо, как ему трудно и как странно он чувствует себя, как плохо ему было без Петра и насколько хуже стало, когда он пришел. Он хочет объяснить, что он не ребенок, что он все прекрасно осознает, что ненавидит себя и свое тело, и свой характер, и дурацкие веснушки, и душную сутану, а особенно свой титул, не предусматривающий переходный возраст и первую любовь, и вообще любые человеческие чувства. Он многое ещё может рассказать, но из горла все равно вырываются одни сдавленные рыдания и всхлипы, и он сдается.
Алессандро слегка потряхивает после истерики, но он почти счастлив. Он готов умереть прямо сейчас, пожалуй, лучше было бы именно так и поступить, но вместо этого он чувствует большую ладонь, треплющую его по макушке. Поднять глаза на Петра выше его сил, поэтому его застают врасплох крепкие объятья и резкая потеря опоры. Папа судорожно вцепляется в форму на спине инквизитора, понимая, что его несут в привычной позиции "через плечо" и слышит необычайно мягкие интонации в голосе рыцаря:
- Ваше Святейшество, нельзя же быть таким медлительным.
Замерев на долю секунды, Алессандро расслабляется, вяло покачиваясь в такт размашистым инквизиторским шагам и проигрывает эти слова раз за разом у себя в голове. Ему снова хорошо и спокойно, прошедший месяц обернулся дурным сном, после которого пробуждение только слаще. Он утыкается щекой в бархатистую ткань и прикрывает глаза: теперь, чтобы ни случилось, как бы трудно ни было, он справится. Они справятся.
Потому что Папа давно уже не один.
***
P.S.
***
Алессандро смело зовет себя кретином, это слово практически стало его вторым именем в разговорах с самим собой. Но он решительно не знает как трактовать своеобразный "ответ" инквизитора. Он не отрицательный - его ведь не отвергли. Главный вопрос в том, можно ли считать такой ответ положительным?
Внешне в их отношениях совершенно ничего не изменилось: Петр так же ведёт себя с ним, позволяет себе ровно столько же, сколько и обычно. Смотрит с нежностью - но он так смотрит на него всегда, и Папа не может понять, делает ли это их возлюбленными. Заботится, переживает, мимолетно треплет по голове... Как и раньше.
Алессандро избалован вниманием со стороны инквизитора и теперь желает большего.
Он неотрывно следит за Петром, который перебирает отчеты, бедром прислонившись к столу. Орсини предельно сосредоточен, он хмурится, пробегает глазами очередную бумагу и откладывает её, взявшись за следующую. Папе очень хочется заправить длинную, лезущую в глаза светлую прядь за ухо и в волнении комкает в руках край покрывала, не осмеливаясь подойти.
По правде говоря, с самого начала было ясно, что Петр никогда не решится. Он явно доволен тем, что имеет, и слишком смущен сложившимися обстоятельствами, чтобы что-то менять. Значит Алессандро сам должен сделать первый шаг. Как старший и более опытный, инквизитор взвалил на свои плечи груз ответственности за них обоих и за все, что между ними происходит, зато за Папой сохранилось право на любую дерзкую выходку и пренебрежение вытекающими из неё последствиями. Алессандро знает, что нужно сделать, осталось только набраться смелости.
Неожиданно Петр поднимает голову и перехватывает внимательный взгляд, заставляя Папу залиться румянцем. Усилием воли Алессандро вынуждает себя не отводить глаз. Ему страшно и неловко, но он прочищает горло и произносит, обретая уверенность с каждым словом:
- Петр, подойди сюда, пожалуйста.
Орсини приподнимает бровь, но откладывает отчеты, послушно подходит и, помедлив, опускается на кровать рядом. Алессандро ждет, когда расстояние между ними сократится до почти интимного и быстро, пока не растерял запала, привстает и прижимается губами к тонким и твёрдым, сжатым в суровую линию губам инквизитора. Почти сразу с испугом отпрянув, Папа наблюдает за реакцией и понимает, что оно того стоило. Каменное лицо Рыцаря Разрушения вытягивается в изумлении, и мальчик спешит запечатлеть у себя в памяти это выражение, ни разу не увиденное за всё время их знакомства.
Алессандро хочется начать бормотать извинения, но он не может вымолвить ни слова, кажется, даже больше удивлённый своим поступком, чем Петр, уже вернувший осмысленность взгляду и теперь нестерпимо пристально сверлящий им Папу. Последнему так страшно, что вся его недолгая жизнь начинает спешно проноситься перед глазами, но не успевает. Петр сглатывает, а затем хватает Алессандро за плечи и целует, очень голодно, жадно, нетерпеливо, как человек в сердце пустыни, торопящийся напиться из долгожданного оазиса. Алессандро целуют впервые в жизни, и эмоции захватывают его, все мысли до единой вылетают из головы. Он потом подумает, каким дураком был все это время и как мучил своей недалёкостью бедного инквизитора, сейчас он старается не потерять сознание от счастья и новых ощущений.
Поцелуй из голодного становится порывистым, но осторожным. Папа понимает чувства рыцаря, он лучше всех знает, каково это: хотеть, но бояться. Поэтому он помогает ему - подается вперед и обнимает за шею, превращая его судорожную хватку в объятье. Он чувствует, что эта, своего рода командная работа сближает их, как ничто другое и совершенно расслабляется, ловя каждое поглаживающее прикосновение широких ладоней к своей спине.
Когда его отпускают, он почти не чувствует губ и хватает ртом воздух, как рыба. У него горят щеки, и уши, и шея, а также каждое место, куда Петр прикасался. Да, об этом они не подумали. Не менее смущенный, Орсини сидит напротив, тяжело дыша, и оба не находят слов. Неловкость повисает в воздухе, нарушаемая их прерывистым дыханием. Наконец, когда Алессандро уже готов провалиться сквозь землю, Петр накрывает его ладошки,кажущиеся особенно маленькими, своими ладонями и сжимает их. Быстро вскинув голову, Папа встречает решительный взгляд и старается унять дрожь во всем теле.
Они начинают одновременно:
- Я...
- Вы...
Петр прочищает горло, стараясь скрыть вспыхнувший на острых скулах бледный, но заметный румянец:
- Можно мне звать Вас Алессандро?
Мальчик даже приоткрывает рот от изумления. Он думал, что изучил Петра как облупленного за все это время, но и представить не мог, что за стороной недёжного уверенного и решительного инквизитора, Рыцаря в сверкающих доспехах, каким он всегда был радом с Папой, может скрываться оборотная - застенчивый простак, не привыкший проявлять свои чувства в обычной жизни.
Алессандро широко улыбается и обнимает возлюбленного за шею, слыша вздох облегчения.
Да, им определённо будет над чем поработать.

Finally, Happy End <3